Неточные совпадения
Они знали, что он боялся всего, боялся ездить на фронтовой лошади; но теперь, именно потому, что это было страшно, потому что люди ломали себе
шеи и что у каждого препятствия стояли
доктор, лазаретная фура с нашитым крестом и сестрою милосердия, он решился скакать.
Пришел Грушницкий и бросился мне на
шею, — он произведен в офицеры. Мы выпили шампанского.
Доктор Вернер вошел вслед за ним.
Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату и сбросил с себя шубу. Всем в глаза блеснул важный орден на
шее. Штабс-капитан подхватил на лету шубу, а
доктор снял фуражку.
О таких случаях, как
доктор, кладущий в околодок сапожника под видом больного, чтобы тот
шил для его сына сапоги, или чиновник, записывающий к себе в прислуги модистку, которая
шьет даром на его жену и детей, — о таких случаях говорят здесь как о печальных исключениях.]
Лебедев не уныл и тут, и однажды привел к князю даже
доктора, тоже почтенного старичка, дачника, с Анной на
шее, единственно для того, чтоб осмотреть, так сказать, самую местность, ознакомиться с князем и покамест не официально, но, так сказать, дружески сообщить о нем свое заключение.
Когда князь полюбопытствовал у Лебедева, для чего он вздумал позвать
доктора, «почти вовсе незнакомого», то Лебедев самодовольно отвечал: «Орден на
шее, почтенный человек-с, для виду-с» — и рассмешил князя.
Впрочем, после венца почти и не предполагалось никакого собрания; кроме необходимых лиц, присутствующих при бракосочетании, приглашены были Лебедевым Птицыны, Ганя,
доктор с Анной на
шее, Дарья Алексеевна.
В конце второй недели после переезда к Нечаям
доктор, рывшийся каждый день в своих книгах и записках,
сшил из бумаги большую тетрадь и стал писать психиатрическую диссертацию.
— А это штука еще лучше! — произнес
доктор как бы про себя и потом снова задиктовал: — Правое ухо до половины оторвано; на
шее — три пятна с явными признаками подтеков крови; на груди переломлено и вогнуто вниз два ребра; повреждены легкие и сердце. Внутренности и вскрывать нечего. Смерть прямо от этого и последовала, — видите все это?
Первые четыре дня ее болезни мы, я и
доктор, ужасно за нее боялись, но на пятый день
доктор отвел меня в сторону и сказал мне, что бояться нечего и она непременно выздоровеет. Это был тот самый
доктор, давно знакомый мне старый холостяк, добряк и чудак, которого я призывал еще в первую болезнь Нелли и который так поразил ее своим Станиславом на
шее, чрезвычайных размеров.
— Костюм нужно
сшить, да приставьте к нему садовника Абрама, чтобы день и ночь караулил. Да еще не забудьте сказать
доктору, чтобы прописал чего-нибудь: хлорала или нашатырного спирта.
— Что ж, поезжайте! — неохотно согласился
доктор. Людмила молчала, задумчиво прохаживаясь по комнате. Лицо у нее потускнело, осунулось, а голову она держала, заметно напрягая мускулы
шеи, как будто голова вдруг стала тяжелой и невольно опускалась на грудь. Мать заметила это.
— Вот — почему! — заговорил
доктор быстро и неровно. — Вы исчезли из дому за час до ареста Николая. Вы уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей
шеи.
Из прочих лиц явились только
доктора: кривошейка-инспектор, с крестом на
шее, и длинный, из немцев, и с какими-то ожесточенными глазами оператор.
Скоро Распопов уже не мог вставать с постели, голос его ослабевал и хрипел, лицо чернело, бессильная
шея не держала голову, и седой клок волос на подбородке странно торчал кверху. Приходил
доктор, и каждый раз, когда Раиса давала больному лекарство, он хрипел...
Евсей часто бывал в одном доме, где жили
доктор и журналист, за которыми он должен был следить. У
доктора служила кормилица Маша, полная и круглая женщина с весёлым взглядом голубых глаз. Она была ласкова, говорила быстро, а иные слова растягивала, точно пела их. Чисто одетая в белый или голубой сарафан, с бусами на голой
шее, пышногрудая, сытая, здоровая, она нравилась Евсею.
Она прижималась к нему и с жадностью глядела ему в лицо, и только теперь я заметил, как похудела и побледнела она в последнее время. Особенно это было заметно по ее кружевному воротничку, который я давно знал и который теперь свободнее, чем когда-либо, облегал ее
шею, тонкую и длинную.
Доктор смутился, но тотчас же оправился и сказал, приглаживая ее волосы...
На другой день в кабинете князя сидело целое общество: он сам, княгиня и
доктор Елпидифор Мартыныч Иллионский, в поношенном вицмундирном фраке, с тусклою, порыжелою и измятою шляпой в руках и с низко-низко спущенным владимирским крестом на
шее.
— Если ребенок умрет от горячки,
доктора надо повесить за
шею, а если от скарлатины — то за ноги.
Лаевский был раньше знаком с этим человеком, но только теперь в первый раз отчетливо увидел его тусклые глаза, жесткие усы и тощую, чахоточную
шею: ростовщик, а не
доктор! Дыхание его имело неприятный, говяжий запах.
Умерла бабушка. Я узнал о смерти ее через семь недель после похорон, из письма, присланного двоюродным братом моим. В кратком письме — без запятых — было сказано, что бабушка, собирая милостыню на паперти церкви и упав, сломала себе ногу. На восьмой день «прикинулся антонов огонь». Позднее я узнал, что оба брата и сестра с детьми — здоровые, молодые люди — сидели на
шее старухи, питаясь милостыней, собранной ею. У них не хватило разума позвать
доктора.
—
Доктор?.. Ах да,
доктор;
доктор — очень хороший человек, очень… — Гаврило Степаныч не договорил и страшно закашлял; на
шее и на лбу выступили толстые жилы, лицо покрылось яркой краской. — Я ведь живуч… только вот не могу еще долго ходить по лесу, утомляюсь скоро и голова кружится от чистого воздуха… не могу к воздуху-то привыкнуть.
— Ну, есть ли у тебя хоть капля здравого смысла?! — заговорил Мухоедов, врываясь в небольшую гостиную, где из-за рояля навстречу нам поднялся сам Гаврило Степаныч, длинный и худой господин, с тонкой
шеей, впалыми щеками и небольшими черными глазами. — Что тебе
доктор сказал… а? Ведь тебе давно сказано, что подохнешь, если будешь продолжать свое пение.
— А я к себе
доктора жду обедать, — сказал Иван Иваныч. — Обещал с пункта заехать. Да. Он у меня каждую среду обедает, дай бог ему здоровья. — Он потянулся ко мне и поцеловал в
шею. — Приехали, голубчик, значит, не сердитесь, — зашептал он, сопя. — Не сердитесь, матушка. Да. Может, и обидно, но не надо сердиться. Я об одном только прошу бога перед смертью: со всеми жить в мире и согласии, по правде. Да.
А родитель у меня, надо заметить, хладнокровен был.
Шею имел покойник короткую, и
доктора сказали, что может ему от волнения крови произойти внезапная кончина. Поэтому кричать там или ругаться шибко не любили. Только, бывало, лицо нальется, а голос и не дрогнет.
— На, на, закричала! Изорвёшь её — чай, она кожаная… Грохнулся я, значит, да шеей-то на сучок и напорись — продрал мясо ажно до самых позвонков, едва не помер… Земской
доктор Левшин, али Левшицын, удивлялся — ну, говорит, дядя, и крови же в тебе налито, для пятерых, видно! Я говорю ему — мужику крови много и надо, всяк проходящий пьёт из него, как из ручья. Достала? Вот она, записка…
Приехал свежий, здоровый, как яблоко,
доктор, большой весельчак. Когда он осмотрел
шею больного, его обычное веселое выражение лица переменилось на озабоченное.
— «Ишь, говорят, тоже фершал выискался! — продолжал он. — Иди, иди, говорят, а то мы тебя замуздаем по рылу!» — «Что ж, говорю, я пойду!» — Повернулся, — вдруг меня кто-то сзади по
шее. Бросились на меня, начали бить… Я вырвался, ударился бежать. Добежал до Серебрянки; остановился: куда идти? Никого у меня нету… Я пошел и заплакал. Думаю: пойду к
доктору. Скучно мне стало, скучно: за что?…
Ее красивое лицо горело оживлением. За соседним столом царило гробовое молчание. Там играли Василий Васильевич, Будиновский,
доктор Голицынский и ревизор Юрасов с Анною на
шее. Они сидели молча, неподвижные и строгие, и только изредка раздавалось короткое: «пас!», «три черви», «четыре трефы!» Елкин почтительно сказал...
— «Ишь, — говорят, — тоже фершал выискался!» — продолжал он. — «Иди, иди, — говорят, — а то мы тебя замуздаем по рылу!» — «Что ж, — говорю, — я пойду». Повернулся, — вдруг меня сзади по
шее. Бросились на меня, зачали бить. Я вырвался, ударился бежать. Добежал до конторы. Остановился: куда идти? Никого у меня нету… Я пошел и заплакал. Думаю: пойду к
доктору. Скучно мне стало, скучно: за что?
Я,
доктор медицины, дворянин, студент московского университета, отец семейства, такая мелкая и ничтожная сошка, что меня можно выгнать в
шею без объяснения причин!
Доктор пристально поглядел на него и понял, в чем дело. Фельдшер не шатался, отвечал на вопросы складно, но угрюмо-тупое лицо, тусклые глаза, дрожь, пробегавшая по
шее и рукам, беспорядок в одежде, а главное — напряженные усилия над самим собой и желание замаскировать свое состояние, свидетельствовали, что он только что встал с постели, не выспался и был пьян, пьян тяжело, со вчерашнего… Он переживал мучительное состояние «перегара», страдал и, по-видимому, был очень недоволен собой.
На
шее у Ростовского красный яркий галстук, такой красный и яркий, что, по уверению
доктора Чахова, Ростовскому необходимо избегать быков и гусей.
И действительно, привели было Белопольского к воротищам, какие обыкновенно бывают при въезде в селения, накинули уже на
шею веревку, и только что хотели вздернуть его на перекладину воротищ, как на счастье
доктора налетел исправник, разогнал толпу и спас жизнь мнимому императору.